Евангелие рукотворных богов - Страница 13

– Не терпится поближе познакомиться? – Желтые, с кровянистой сеткой глаза в упор уставились на мальчика. – Ну пойдем, сладенький.

Свои слова и решительность старик подтвердил резким тычком коленом в пах. Низ живота обожгло огнем, в глазах потемнело. Не в состоянии противиться, несчастный послушно последовал за мучителем.

– Эй, пидор, пацана оставь в покое, – раздался спокойный хрипловатый голос, словно прохожий муху назойливую отгоняет.

– Ты ему, может, отцом будешь?

– Мразь, закрой рот и отпусти ребенка. – Напротив старика стоял недавний Ванков знакомый, как всегда лениво-сонный Лекарь.

– За мразь, мил человек, ты мне сейчас ответишь, а за маленького засранца виру заплатишь, он ко мне сам пришел, я его за уши не тащил – законы знаем.

Видимо, на законы работорговцев Лекарю было глубоко наплевать, он молча положил руку на плечо мальчика, дед уже не держал шею, и собрался проследовать дальше.

– Нехорошо старого человека обижать, – старик растянул бескровные губы над черным провалом беззубого рта в жутком подобии улыбки, – защитите, люди добрые.

За спиной и по обе стороны от Лекаря, поигрывая короткими дубинками, какими успокаивают невольников, встали, ухмыляясь, четверо устрашающего вида верзил-работорговцев.

– Пойдем в палатку, человече, поговорим. – Один из стариковых помощников тихонько постучал дубинкой по плечу Ванкова спасителя.

Лекарь не пошевелился, стоял, без тени интереса глядя в глаза старику. Тот улыбался, а мальчик чувствовал, что его сейчас стошнит от страха.

– Ну же, дядя, ножками. – Тупой конец палки грубо ткнулся в поясницу целителя. – Дедушку обижать смелый был, а теперь в штаны наклал?

Лекарь был неподвижен, у Ванко подкашивались ноги, и он бы уже грохнулся, не будь на плече большой теплой руки.

– Иди, сука, тебя люди по-хорошему просят. – Улыбка сползла с лица старика.

Ванко не понял, каким образом Лекарь оказался лицом к нападающим. Он не знал, как сам очутился за спиной бойца. И уж тем более он не имел представления, почему тыкавший дубинкой стал с хрипом оседать, судорожно скребя пальцами по неестественно распухшему горлу. Миг – и второй нападающий застывает в широком замахе, юлой вертится перед Лекарем, сложившись пополам и высоко подняв руку, из которой уже выпало оружие. Хруст, глухой и короткий, – в локте и запястье рука гнется так, как не может она гнуться у нормального человека, веревкой опадает, а ее хозяин пинком отправляется навстречу третьему нападающему. Дубинка четвертого рассекает воздух там, где мгновенье назад была голова защищающегося, – тот уже позади, колени верзилы подгибаются, он словно приседает. Вихрь, едва уловимое движение, нападавший будто хочет заглянуть себе за спину, резко развернув голову. Первый уже не хрипит, и таким же бездыханным кулем на него мягко сползает тело четвертого. Второй, тот, который с рукой, бледен и неподвижен, но скорее всего жив. Напарник, сбитый его телом, в ужасе пятится, его благоразумие – залог личного благополучия в будущем. Сколько раз можно мигнуть за этот ничтожный промежуток времени? Ванко успел дважды. Сколько раз успел хлопнуть глазами старик, никто не считал, – он не успел главного. Он не успел ретироваться, потому что справа от него вырастает Лекарь и коротко бьет ногой. На этот раз треск сухой и скрежещущий – колено работорговца сгибается внутрь.

– Ну, показывай дорогу, дедушка, – все так же лениво шепчет Лекарь, забирая из ослабевших рук нечто безумно опасное, воронено-матовое, короткое и тупое и укладывая поверженного в грязь.

Муха не отстала, и прохожий быстрым движением ловит ее на лету, сжимает кулак и бросает исковерканное тело себе под ноги – там она дергается в конвульсиях и перебирает лапками. Человек продолжает путь.

– На голых баб посмотреть захотелось. – В голосе Лекаря нет эмоций, словно он разговаривает во сне.

Он даже не запыхался, замечает Ванко.

– Я… я не знал.

– Пацаненок… да… мы в твои годы…

Некоторое время они идут молча, Ванко постепенно успокаивается, и в нем вновь просыпается любопытство и бесстрашие.

– Как больной ваш, жив еще?

– Пока не встал, но уже в сознании, разговаривает.

– А руки как, отрезали?

– Нет, заживают.

Ванко не хочется вспоминать, как жутко, безобразно и отталкивающе, кусками отделялась от белеющих костей гниющая черная плоть. До сих пор жжет запястье в том месте, где его охватывали сухие и гладкие, тонкие пальцы-когти, покрытые хрупким пергаментом вновь нарастающей кожи. И стоит перед глазами лицо: одна половина – просто лицо смертельно больного человека, другая – ошибка нерадивого гончара, бросившего внезапно свою работу и смявшего, перекрутившего податливую глину. Безжизненный, неподвижный, никогда не закрывающийся глаз и белые губы, изогнутые в правом углу в вечной печальной усмешке, шепчущие, как заклинание: «Пацан, найди, найди, пацан».

– Гангрена – и заживают? – прошептал под нос непонятное Лекарь, видно, его все-таки можно еще удивить. – Будем возвращаться, обязательно посмотрю.

Торжище своим чередом продолжалось, и к следующему утру загулявший ночью Слав рассказывал землякам занимательную историю о том, как торговцы людьми похитили намедни маленького мальчика. Отец ребенка, на их беду, был мужик не промах, пришел в лагерь и перебил хозяев с охраной, освободил и сына и невольников, положив уйму народа. Работорговлю здесь не приветствовали, а потому особых разбирательств по происшествию не последовало. Непосредственный участник конфликта, Ванко, мог бы многое пояснить домочадцам, однако понял, что афишировать свою роль в столь громком деле не стоит, и промолчал.