Евангелие рукотворных богов - Страница 53

Не менее странные создания посещают иногда это место. Каждый волен видеть их по-своему. Увидим же так, как подобает истинным жителям нашего мира.

Женщина. Золотистые кудри непослушно выбиваются из сложной высокой прически. Правильное, из мрамора выточенное лицо, прекрасное – холодное и живое одновременно. Одежда, скорее, ее отсутствие – тончайшее плетение паутины в драгоценных искрах. Безукоризненной формы ноги в высоких сандалиях фривольно заброшены на подлокотник деревянного кресла. Она сидит, покачивая ступнями, и наматывает на мизинец солнечный локон. А маленькая сова, примостившись на спинке, невозмутимо чистит перышки.

Мужчина. Темноволосый и растрепанный. Его непокорные космы не созданы для черепашьих гребней. Руки в обхвате больше бедра иного атлета. Шары мышц, как живые, играют под бронзовой кожей при каждом намеке на движение. Мощные ноги широко расставлены, а узловатые пальцы напряженно стискивают поручни так, что дерево мнется податливой глиной. Взгляд исподлобья и опущенный подбородок; есть что-то бычье в облике, готовность к броску – не дань обстоятельствам, а суть. Не удивительно, что его аватара – дикий тур.

– Радегаст, я всегда восхищалась твоей грубой силой, – женщина улыбается, и миллионами звезд вспыхивает Пространство, – но, поверь, прямое вмешательство только ухудшит положение.

– На кону очень многое. – Рокочут литавры, голосу мужчины мало места в любом помещении, поле брани более подходит для его раскатов. – Если они закрепятся, это изменит мироздание.

– Быть может, пришла пора и Ребенку нужны новые игрушки?

– Нам никто не может запретить обороняться.

– Участие Семей нарушит равновесие.

– Раньше нам удавалось найти общий язык с Силами.

Мужчина – необузданный напор, женщина – рассудительная сдержанность. Так было и так будет в вечном взаимодополнении двух начал.

– То была еще молодая реальность, а мы оставались чуть больше людьми.

– Паллада, тот мир все равно не спасти, мы должны отстаивать это. – Мужчина-бык поднимает ладонью вверх свою пятерню.

– Дело уже не в мире. Помнишь, Семьи тоже заняли чье-то место.

– Предлагаешь оставить все как есть?

– Не только. Попробуй еще раз забрать свору.

– Бесполезно, они, как и хозяйка, бродят по мирам так и когда им захочется, Бык взбешен, но теплое излучение совы расслабляет напрягшийся разум.

– Трехликая еще слишком слаба, а мы и так сильно рискуем.

– Мы потеряем еще один форпост.

– Еще не время последней битвы – так сказал Видящий.

– Не могу сидеть сложа руки. Я приду!

– Нет! – Озорные зайчики в глазах женщины скованы ледяными кристаллами. – Пусть мир сам, если сможет, породит равного. Это будет лучше, чем Чужие.

– Чем это обернется для мира – добром или злом?

– Какая разница?..

Мертвый город. Да, на его задворках еще теплятся остатки сознания, но назвать это жизнью нельзя – существование без надежды на будущее, вырождающееся бытие. Два десятка лет назад – центр провинции, известный далеко за пределами империи. Теперь – сметенная огненной волной с севера, глядящая на мир выжженными глазницами оконных проемов свалка отходов погибшей цивилизации. Прошлое, замершее на берегах величественного некогда озера. Сколько еще столетий будут смотреть с укором на деяния предков медленно погребаемые пылью безмолвные равнины.

Когда-то это место называлось предместьем Глазсков, гора – Кайской. Теперь оно – лишь элемент дышащего смертельными испарениями городского пейзажа, не лучшее место для стоянки случайных путников. Завтра – запретная территория, посещение которой будет караться смертью для смельчаков, позарившихся на отвратительные артефакты проклятой культуры. Но завтра наступит очень-очень не скоро.

Однако сейчас это далеко не самый худший район, не затопленный запертыми водами, не оскверненный в полной мере дыханием смерти, открывающий величественный вид на центр Старого города. Слева – возносящееся вверх, некогда белое, ныне закопченное дымом пожарищ скопление жилых построек. Когда впервые полыхнул огнем горизонт, тысячи людей еще почитали этот надел покойным и уютным пристанищем. Черные стены, испещренные дырами, стоят теперь памятниками людской беспечности. Чуть дальше – синие воды могучей реки, разрезающей город на две половины, отводящей излишки недавно кристальных вод Озера. Прекраснейшего Озера, названного коренными жителями этих мест, пришедшими задолго до имперцев, Морем Естества – Байгал-Далай. Три опоры рухнувшего, не выдержавшего мерных ударов ледовых плит моста, скрученные словно рукой титана остовы металлических ферм.

На противоположном берегу – руины, и среди них непостижимым образом вздымается в небо тонким шпилем несуразный обелиск. Украшенный тремя ярко-красными полосами на ровной белой поверхности, указующим пальцем он грозит тучным небесам, роняющим вниз скупые тяжелые капли дождя. Что это – башня Владык, правящих городом, неподвластная разрушительному действию освобожденной стихии? Или просто гигантская труба, выбрасывающая на безопасную высоту сажу и грязь – остатки жизнедеятельности? Какие жертвы и каким богам приносили жители к этому алтарю, если понадобилось сооружать этакое циклопическое строение? А рядом, намного ниже, слева от подножия, на берегу реки белеет храм с треугольным навершием, а справа, чуть дальше, – другой, с зелеными куполами, потом – еще один, иной формы, но такой же ослепительной белизны, неестественной на общем серо-буром пасмурном фоне. Воздвигнутые разнообразным богам либо противоположным ипостасям одного божества, они остались упрямо стоять, когда гибли в огне остальные здания.