Евангелие рукотворных богов - Страница 62

– Я не знаю откуда, мистика какая-то, но эта девочка… девушка, когда я ее впервые встретил, она была намного моложе, эта девушка знает такие вещи, о которых я сам лишь догадывался. Ее ответы запутанны, но не бессмысленны – в них кроется истина.

Крупицу разумного можно усмотреть в любом бреду, но этого Брат говорить не стал.

– Иногда она переключается на чужой язык.

– Да. – С этим Брат сталкивался.

– Это именно язык – не тарабарщина, я не понимаю его, но уверен – язык.

– Язык, – подтвердил Брат, – мертвый язык, использовавшийся лишь специалистами.

– А ты?

– Я был… – Брат подобрал слово, – законником.

– И понимаешь, что она говорит?

– Не всегда. Мы пользовались лишь специфическими терминами, плюс общий курс, крылатые выражения, я не был его поклонником, кто же знал, что пригодится.

– Тебе легче, мне она потом сама переводила. Я ее расспрашивал – она думает на этом языке. Улавливаешь? Думает!

На самом деле – странно. Общеимперский для Кэт – не родной язык. Впрочем, мало ли в какой среде пришлось расти бедному ребенку и с кем общаться. Мир полон загадок, и эта – не самая удивительная. А искалеченный мужчина просто одержим, нет, он не влюблен, его чувство еще бездумнее, он находится во власти идола – хрупкой девушки, обделенной разумом. Несчастный. Однако не стоит бывшему законнику судить ближнего – такие времена настали, что у каждого встречного свои собственные демоны. Ущербны скорее те, кто живет не задумываясь. Вера делает человека сильнее. Или вера – лишь признак людской слабости?

– И все же – зачем тебе это? – Брат взялся за Рахана всерьез.

– Зачем? – Ключник замялся, словно понимая, что скажет сейчас глупость, окончательно закрепив за собой репутацию блаженного, уверовавшего в несбыточное, в чудо. – Она считает, что не поздно еще все исправить. И я ей верю!

Последние слова солдат произнес твердо, жестко, тоном, не терпящим возражений, и обвел взглядом собеседников. Ванко посапывая спал, Стерва не стесняясь зевала, Рус пощипывал струны, настраивая лады, Кэт, обыкновенно чурающаяся людей и, когда у нее был выбор, старающаяся оказаться в одиночестве, прижалась к плечу Ключника и не мигая смотрела на костер. Только Брат оставался внимательным слушателем, впрочем, никто не хотел оспаривать заявлений Рахана – и ладно. Одни пророчествуют скорую гибель мира, другие – пришествие царствия небесного, все, тем не менее, осознают неизбежность перемен, понимают, что жизнь изменилась. А этот верит, что все еще можно вернуть на круги своя, но говорят же в народе, что каждый имеет право сойти с ума по-своему.

– Ключник, – Стерва еще раз зевнула, отчаянно борясь со сном, – Кэт тебя так назвала… Ты что, действительно убил дракона?

Это уже интереснее.

– Драконы, драконы… – прошептал себе под нос Рахан. – Какие они, к чертям собачьим, драконы…

– А кто?..

Воспоминания приходят, как всегда, неожиданно. Вот ты бредешь сквозь снежный вихрь, темную мглу и промозглую стужу, ориентируясь на призрачный источник света, просто догадываясь, что где-то рядом должно быть жилье, и вдруг перед самым лицом вырастает прочная дубовая дверь с медным молотком, готовым призвать хозяев. Мгновение, и ты уже греешь замерзшие пальцы у жадного жерла камина и потягиваешь обжигающий грог. Или имя. С чем может сравниться ощущение осознания себя? Когда ослепительной вспышкой озаряет понимание – с этой секунды ты для себя уже не никто, ты – это ты? Так и сейчас, ведь одно дело – Знать, а совсем другое – Помнить.

Собравшиеся слушают, все, даже Кэт, а Ключник рассказывает то, что возникает в памяти калейдоскопом картинок. Конечно, словами нельзя передать оттенки собственных реминисценций, но смысл донести можно.

…Звонко ревут луженые глотки сирен, истлевшим призраком баньши надрываясь в тщетной попытке вывести бойцов из себя. Мир в узкой прорези забрала кажется враждебным и опасным, но это хорошо и правильно: уютная скорлупа тяжелой брони, оружие, как продолжение рук сидящее в ладонях, и надежные товарищи, готовые всегда подставить плечо, – все, чему сейчас можно доверять. Надсадно воют сирены, отбрасывая красные факельные сполохи, и глаза воинов в глубине шлемов отсвечивают недобрым багрянцем.

– Пошел! – рявкает в девять пар ушей Бонза, увешанный смертоносными игрушками, как рождественская елка, и хлопает громадной ладонью, способной забивать гвозди, по загривку Тарана.

Так, наверное, рождаются дети, с криком покидая тесное пространство, ритмично пульсирующее кровавым, устремляясь в узкий, пронзительно изливающийся белым светом проем. Бойцы один за другим сыплются в чавкающую грязь и заученно занимают положенные позиции – здесь каждый на уровне рефлексов знает свое место в их безукоризненном построении.

Свершилось. Там, дальше, внутренний и внешний круги оцепления, состоящие, наверное, из лучших, но тут, в этом Месте, только десятка Бонзы, потому что они – элита, избранные. Совершенное оружие. Оружие – это не замысловатое содержимое их ранцев, не доспехи, названные тяжелыми не за изрядный вес, а за способность противостоять практически любым воздействиям, оружие, бесценное оружие – это они сами. Абсолютное орудие смерти. А напротив, в обугленной, дымящейся полосе поваленных деревьев, то, за чем они пришли. Надо признать, Это повержено не их стараниями, воздух – не их стихия. Постарались молодцы летуны, захлебываясь собственной кровью, поразившие неуязвимый объект, опрокинувшие его вниз, во власть мальчиков Бонзы. Впервые в мире. Свершилось.